Даже официанты и горничные вышли в сад, но Джинни уже ни на кого не обращала внимания. Она танцевала для себя, для Мексики, для любви, потерянной навеки.
Привлеченные хлопками и криками люди протискивались в крошечный дворик. Гринга, танцующая как мексиканская цыганка? Невероятно!
Волосы выбивались из прически, и Джинни тряхнула головой, позволяя сверкающей волне рассыпаться по плечам.
Она двигалась сначала медленно, полузакрыв глаза, потом все быстрее и быстрее, пока не раскраснелись щеки, танцевала, как женщина для мужчины, чуть приоткрыв рот, закинув руки за голову, внезапно превратившись в лукавую кокетку, ту, которая обещает, но ничего не дает…
— Для кого танцуешь, зеленоглазая?
Слова были произнесены тихо, но Джинни расслышала их сквозь музыку, несмотря на тяжелые удары сердца. Дерзкие слова дерзкого незнакомца… но как хорошо ей был знаком этот чуть насмешливый, слегка нетерпеливый голос — она всегда его услышит, каким бы тихим он ни был.
Полузакрытые глаза широко распахнулись — время и пространство, казалось, замерли.
— Для тебя, Стив, только для тебя… — это все, что смогла прошептать Джинни перед тем, как броситься в его объятия.
— Знаешь ли, невозможная женщина, что ты отвлекаешь меня от выполнения воинского долга? Идет решающее сражение, а я торчу здесь, да еще сколько пришлось добираться!
Больше никаких отпусков для меня, пока война не кончится!
Несмотря на притворно резкий голос, она была в его объятиях, а больше ничто не имеет значения! Стив любит ее, вернулся к ней, и теперь она выдержит все, даже разлуку, которой он угрожал.
Они были в ее комнате, и Джинни едва удерживалась от смеха, вспоминая испуганные, шокированные, неверящие лица окружающих, когда высокий, заросший щетиной американец в пыльной одежде начал целовать ее, будто не мог остановиться. Миссис Бакстер встревоженно вскинулась, заметив, что он подхватил Джинни на руки и понес к выходу.
Из чистой жалости к чувствам бедной дамы Джинни объяснила ей, перегнувшись через плечо Стива:
— Пожалуйста, не волнуйтесь, это мой муж!
Он остановился лишь на секунду, чтобы мрачно осведомиться, где ее номер.
— Только не говори, что на верхнем этаже — я весь день провел в седле и чертовски устал!
Потом Стив, не разжимая рук, бросил ее на постель и снова стал целовать. Между поцелуями Джинни пыталась расспросить его:
— Но… что ты здесь делаешь? Как нашел меня? В городе полно народу! Получил мое письмо? — И наконец сдавленным шепотом:
— О Стив! Я думала, ты не приедешь. Думала, что не хочешь меня.
— Что должен сделать мужчина, чтобы убедить тебя, упрямая, противная, злющая стерва? Желаешь, чтобы я встал на колени и молил не покидать меня? — Голос его неожиданно изменился:
— Господи, я, кажется, и это сделал бы! Видишь, до чего ты меня довела? Нужно было просто избить тебя за то, что сбежала и оставила это глупое письмо! Бросив серебро, я отправился прямо на асиенду и нашел лишь Сальвадора. Пришлось возвращаться — у меня был отпуск только на сутки! Повстречай я тебя, свернул бы твою хорошенькую шейку!
Стив был действительно сердит на Джинни, хотя не мог ни на секунду отпустить ее. Он вернулся так быстро, как мог, останавливаясь, только чтобы сменить лошадей, и узнал, что Джинни уехала. И только тогда, глядя на покрытое пятнами от слез, смятое письмо, Стив признал свое поражение. Он любил Джинни и понял, что, если потеряет ее, никогда больше не найдет. Мысль об этом жгла невыносимой болью.
Всю дорогу сюда Стив продолжал молиться — он, который никогда не молился, — чтобы корабль еще не отплыл, молился, проклиная ее. Бишопа, собственное тупоумие и упрямство. И когда наконец нашел Джинни, обойдя половину гостиниц в городе, она танцевала! В последний раз Стив видел ее танцующей в ночь венчания. О, если тогда она только училась, теперь была поистине великолепна! Как можно было расстаться с этой женщиной?!
Она отдавалась ему так, как отдавалась всегда, — щеки раскраснелись, глаза мокрые от слез, а тело — от пота, даже волосы были влажными.
— Черт побери, Джинни, почему в тот момент, как я тебя увижу, во мне просыпается желание? Переоденься! — бросил он, начиная сам раздевать ее и сердито ворча, что через двенадцать часов должен вернуться под стены Пуэбло.
Но когда Джинни хотела встать, он снова толкнул ее на кровать и придавил всем телом.
— Стив! Ты сам велел мне переодеться.
— Но не сию минуту, и ты прекрасно это знаешь!
Он начал срывать с себя одежду.
— Я знаю, что я ужасно грязный, потный и небритый, но тебе лучше к этому привыкать. На войне не до удобств. Как только возьмем Пуэбло — снова в поход, теперь на Мехико. Надеюсь, твои ноги по-прежнему сильны?
Джинни не верила собственным ушам, широко раскрытые глаза сверкали изумрудным пламенем.
— Ты хочешь… О Стив! Возьмешь меня с собой?»
— А о чем, по-твоему, я толкую? Думаешь, я смогу жить спокойно вдали от тебя? — Он приподнялся, опираясь на локти. — Боюсь, что могу предложить сейчас не очень много, любимая моя! По крайней мере пока не возьмем Мехико и Хуарес не въедет в город! Придется тебе быть моей солдаткой — готовить, править фургоном с вещами, стирать… и выполнять другие обязанности. — Он слегка укусил ее за ухо. — И предупреждаю: если увижу, что ты смотришь на другого, изобью до полусмерти! Пора запомнить, что ты — моя жена и принадлежишь только мне.
Джинни изо всех сил прижала его к себе, чувствуя, как сливаются их тела, становясь единым целым. И наконец он снова начал нежно целовать ее, шепча слова, которых она так долго ждала: